Прицкеровская премия 2009 года (главный архитектурный приз современности) досталась Петеру Цумтору.

Мне вечно хочется во всем видеть знак перемен. И в большинстве случаев я ошибаюсь. Так, наверное, будет  и теперь. Что поделать, хочу верить, что эпоха "стархитекторов" идет к закату, что на свет божий выходят имена, хоть и известные, но не знаменитые, что на смену поп-звездам и генералам от архитектуры приходят люди не богатые, не безумные, не цирковые.

Мне хочется верить в то, что значение архитектора не измеряется числом этажей или метров в его последнем проекте, что оно не измеряется и числом людей, знающих его имя, или должностью в каких-либо академиях, то есть таких, как Петер Цумтор.

Он родился в Швейцарии в семье краснодеревца, где некогда, в семье часовщика, явился на свет гений Ле Корбюзье. Отсюда у Корбюзье - любовь к машинам, а у Цумтора - к дереву. А  характер этой любви у них предельно разный. У Корбю - это конструктивистский принцип, громкий, как крик радио. У Цумтора он тих, как ладонь, обнимающая нагретое солнцем дерево перил на крыльце. Но в одном он с Ле Корбюзье схож -  не задумываясь,  идет против течения, не верит чужим словам, прислушивается к внутреннему голосу больше, чем к общепринятым вкусам.

Он и сейчас живет в горах, на природе,  среди лесов,  вслушивается в тишину, беспрепятственно проникающую с вершин Альп в долины.

Он поздно начал строить и построил немного.

Его кредо - хотя он иногда говорит и о пространстве, и о форме - не форма и не пространство. И форма и пространство для него - следствие материала. Цумтор живет в стихии материальности. И его можно было бы назвать материалистом, если бы это слово для нас сегодня все еще означало то, что слышно вопреки всем "материализмам" в самом слове  - "материал". А в нем слышно только одно понятие: матери, матери всех вещей. А мать всех вещей - это еще и повседневность, обыденность, нечто, вмещающееся в один день и объемлющее все дни. Ибо один день - от восхода до заката - есть не только игра теней и должная смена света и тьмы. Это еще и маленькая жизнь, вся как есть от пробуждения до забвения. Но это время не малое. В нем тонет и теряется пятнадцатиминутная мировая слава Энди Уорхола, в нем мировая слава истории теряется, как страница, перевернутая случайным порывом ветра.

Не буду вдаваться в специальный анализ его произведений и его  книги  "размышляющая архитектура". Для этого нужно много места. Хочу сказать только одно - на первый взгляд, кажется, что он явился из прошлого, из какого - не совсем ясно, деревенского или до-городского, деревянного или до бронзового. Но, во всяком случае, из прошлого. В том мире, откуда он пришел, нет сверхзвуковых лайнеров, сверхскоростных поездов, космических полетов. Но я думаю, что он в равной степени  - из будущего. Из будущего, в котором нет рокота космодрома, торопливости, кочевого беспокойства, космических скоростей.

В нем есть Космос, и та не поддающаяся измерению скорость, с которой преодолевается не пространство, а само время. Готический собор может внешне напоминать звездолет, но его скорость измеряется степенью его покоя. И этот покой есть покой дома. Слово "дом", таинственным образом покрывая купол, собор и комнату, в которой мы жили в детстве, там же, где жила наша мать, и означает на самом деле одно бесконечную скорость покоя, покоя младенца на материнских руках, откуда, быть может, и русское "покои".

Если Прицкеровская премия на этот раз, в разгар очередного триумфа надувательства как точной науки, отдана Петеру Цумтору, - все еще не так безнадежно в нашем прекрасном и яростном мире.