Архитектура по праву считается матерью искусств, но мы мало задумываемся над тем, какова судьба ее детей - архитекторов. А судьба эта парадоксальна и уникальна.

Некогда была она судьбой фараонов и верховных жрецов, то есть была она искусством власти и служанкой Богов, обителью мудрости и святости. Теперь о богах в архитектуре речи практически не идет (храмы взрывают власти предержащие, затем они же восстанавливают их, придавая им вид самоваров или превращая их в машины для молитв). А память о некогда принадлежавшей им и навсегда утраченной власти сохраняется только в тех случаях, когда гордое имя архитектора присваивается какому-либо из властителей. Так возникают "архитекторы разрядки" и "архитекторы перестройки".

При советской власти Сталин, приблизившись к архитектуре, осенил ее мерцающим светом величия и таинственности. С уходом этого тоталитарного светила и ловкого менеджера, еще помнившего о своем родстве с фараонами, архитекторы стали чуть ли не последними в ряду чиновников.

Капитализм, дав архитекторам право открыто считать себя проститутками, немного улучшил их материальное положение, но все ухабы капиталистического пути архитекторы ощущают чуть ли не больнее других.
Вот она горькая судьба.

Но самым удивительным и для меня даже неожиданным стало то, что судьба архитекторов отмечена - в отличие от всех других художников и артистов - их отлучением от страданий. Архитекторы по долгу службы обслуживают жизнь без страданий. Даже строя надгробия, они выражают в них некую радостную в своей самодостаточности скорбь, но не страдание.

Музыканты, лишенные словесной кожи, чувствуют страдание голыми нервами. Поэты верят слезам и тонут в слезах, художники кистью своей прикасаются к ранам. Даже цирковые артисты играют со смертью, а уж драматические просто умирают на сцене.
И только архитекторы остаются бесчувственными к человеческому горю вне зависимости от того, строят они колумбарий, дворец, больницу или жилой дом.

Эта бесчувственность - последняя искра божественного превосходства над смертными - теперь уже может считаться не привилегией, а проклятьем. Вот откуда этот потребительский восторг, этот бодрячок шлягера, который распевают наши города, не замечая тягот своей повседневной жизни.

Очень немногие из известных мне зодчих рвались то ли назад, то ли вперед - к страданиям. Среди них и удивительный Мельников, веривший в то, что сама архитектура может вылечить больного и спасти умирающего. Но то был его утопический инфантилизм, немного смешной в эпоху сверкающего огнями рампы ардеко, к которому он принадлежал по дате рождения. Быть может, Мельников сохранял то, что начало рождаться до ардеко - в арнуво, в сумрачном модерне.

Но в 20-е годы вокруг него уже суетились инженеры человеческих душ и человеческих тел, озабоченные физкультурным обликом строений.

Как мощно передал этот трагикомический дух эпохи в своих текстах Андрей Платонов. Удивительно!

А ведь отлучение от страданий наносит человеку немалый вред, оно притупляет и душу и ум. И вот парадокс - самые умные из художников - архитекторы становятся постепенно и самыми глупыми, не понимающими даже, что они, в сущности, делают своими руками.
Отчасти это сумели почувствовать представители постмодернизма. И, смекнув, что ум лучше всего выражается в чувстве юмора, начали играть и шутить, устраивая из городов своего рода балаганы и аттракционы. Однако, убедив всех в своем остроумии, они все же не дали понять, утратили ли они при этом свою профессиональную глупость как тяжкое наследие и как профессиональную болезнь. Ибо глупость архитектурного сознания совершенно особая - ее смысл в том и состоит, чтобы не только устранять страдания, но и в том, чтобы не замечать страданий и тем самым не получать те уроки жизни, которые воспитывают не только душу, но и разум.

Правда, сами зодчие, видимо, способности страдать не утратили, и их жалобы на жизнь, хоть редко, да раздаются. Их участь на самом деле достаточно тяжела, и гонорары скрашивают ее, не уничтожая до конца.

Я не могу похвастать тем, что являюсь исключением из правил, и переживаю свою собственную профессиональную глупость, пытаясь компенсировать ее теоретическими упражнениями. Хотя не уверен, что эти упражнения, как и остроумие, могут существенно помочь.
Что позволяет мне сохранять присутствие духа, так это вера, что честные размышления над собственной глупостью раньше или позже позволят увидеть, почувствовать и пережить какой-нибудь выход из этой судьбы, а не служат лишь еще одним способом ее проявления. Ведь история знает примеры того, как ум и разум возникали из признания в глупости. Имена Эразма Роттердамского и Николая Кузанского все еще слышны из тьмы Средневековья - эпохи, в которой, как кажется, архитектура таки приблизилась к страданию и нашла в нем источник вдохновения, способный эти страдания преодолевать.