Порой я чувствую необходимость своего рода исповеди.
Мне необходимо самому себе ответить на один очень странный вопрос и других посвятить в этот ответ. Вопрос этот касается того, почему я вообще занимаюсь таким предметом как Теория архитектуры.
Казалось бы, что здесь нет нужды в оправдании. Человечество привыкло к тому, что кто-кто занимается какой-нибудь теорией. Иногда полагали даже, что теория - практичнее самой практики, что теоретики открывают путь в золотое будущее и пр. В этом может быть и есть крупица истины, но куда больше самолюбивой риторики.
Несколько десятков лет тому назад не кто иной, как физики, то есть теоретики по преимуществу, осмелились заявить, что физика это то, чем любят заниматься физики в свободное от работы время.
Стоит добавить, что и в рабочее время они тоже были не прочь заниматься своим предметом. Когда я встречался с физиками, они, конечно, отвечали на этот вопрос иначе - они обычно говорили, что вот их интересует как "устроен" мир. А то, что мир имеет какое-то особое "устройство", им казалось совершенно бесспорным, хотя это обстоятельство совсем не очевидно. Не ясно ведь, что имеется в виду под этим "устройством". Можно сказать больше - сам характер этого устройства совершенно не только не ясен, но и изменчив и в истории той же физики тип этого устройства разительно менялся в течение столетий.
Интерес к устройствам роднит теоретиков и с изобретателями. Последних тоже интересовали устройства машин, которых еще не существует, То есть если физики имели перед собой такую машину как мироздание, с ее не совсем ясным устройством, то изобретатели могли на это место поставить только свою фантазию. Их интересовало, например, как устроены летательные аппараты, которых нет или как устроен вечный двигатель, которого не просто нет, но - как открыли те же физики - и быть не может.
Есть ряд областей, в которых исследования стремятся к получению новых знаний, знаний о чем-то, о чем до них люди НЕ знали. И это могут быть самые разные вещи, например подробности жизни какого-нибудь великого человека. Наверняка эти подробности будут иметь интерес для всех, кто ценит этих великих людей, даже если это - подробности, скорее, из области перемывания грязного белья. Есть историки, которые открывают новые факты из жизни прошлых поколений, меньше осталось возможностей наносить на карту белые пятна, но и это еще не предел, на то и космос, чтобы там что-то разведывать. Одним словом, есть много такого, что можно исследовать и узнавать в науке. Но в теории дело обстоит несколько иначе, в теории исследуется не нечто просто ранее скрытое, не освещенное знанием, но некая ТАЙНА устройства мира.
К числу такого рода тайн мы могли бы отнести, например, генный аппарат наследственности и выросшую из генетики инженерию, равно как ракетостроение, создание компьютерных систем и пр.
Что же за тайна кроется в том, что влечет к ней теоретиков Архитектуры, какая тайна есть в архитектуре, которая может быть открыта именно теоретически, а не с помощью добросовестного чтения пыльных архивных документов или производства археологических раскопок.
Относительно этой тайны можно сразу же указать на то, что в истории архитектуры ощущение этой ее таинственности проявлялось пунктирно. Кое-кто никакой тайны тут не видел, сводил дело к тому, что мы называем просто Талантом архитектора. В архитектуре нет тайн, думают такие люди, а просто есть архитекторы талантливые и есть бездарные. Стало быть, тайна архитектуры будет истолкована как тайна всякого вообще, и архитектурного в частности, Таланта.
Другие же пытались эту тайну усматривать в безличной предметности, например, в геометрических фигурах или числовых пропорциях. Отсюда бесконечные поиски золотого сечения, идеальных тел и прочих таинственных атрибутов зодчества.
Г.И.Гурджиев видел в архитектуре особую тайну, но природу ее не раскрыл, заметив где-то походя, что есть такие архитектурные сооружения, попадая в которые, человек сразу же чувствует, что попал в какое то чудесное место, что вокруг него чудо.
К.Мельников любил повторять, что никакая теория и наука никогда не раскроют тайну архитектуры и что она дана только таланту архитектора, а сам этот талант, очевидно, сводил к интуиции, то есть к той же тайне.
Но тут мы сталкиваемся с вопросом. Если мы и согласимся, что талант способен эту тайну постигать и воплощать в сооружениях, и если мы согласимся с тем, что она, таким образом, становится явленной для простого человека, то остается спросить - что же это? Что именно произошло в результате талантливого или даже гениального творческого прорыва, что чувствует человек - разве только всю ту же Тайну? Можно ли назвать или как-то определить - чем гениальное и полное чуда произведение отличается от бездарного строения.
Поскольку архитекторов учат в школах и институтах, то, очевидно, для того, чтобы как-то сообщить им способность или развить способности талантливых студентов в определенном направлении. Разумеется, это направление и будет указывать на эту тайну, но раз ему учат, то само направление должно быть как-то определено, выявлено - иначе нет никакого смысла в тех или иных программах и школах. И тогда учат только ремеслу, технике, а тайне архитектуры не учат совсем.
Утверждать так было бы верно лишь отчасти. Конечно, часть учебных программ никакой тайны не содержит - это позитивные технические знания (и чаще всего они касаются даже не столько архитектуры, сколько строительства, технологии проектного процесса и пр.), а отчасти знания истории архитектуры, которые к техническим отнести нельзя и даже к чисто историческим тоже. В истории архитектуры мы видим не только развитие строительной технологии или история общественных заказов, но все ту же тайну зодчества.
Разумеется, можно ее целенаправленно НЕ замечать. И люди, которые сознательно от нее отмахиваются, мне знакомы. Вот тут начинается исповедь. Я этих людей даже отчасти могу понять, но я - человек другого рода. Мне кажется, что это люди, просто не обладают соответствующей этой тайне интуицией. И им проще делать вид, что ее нет или же не замечать ее, хотя на самом деле, я убежден, что так или иначе они ее замечают и осведомлены о ней. Я же принадлежу к тем, кто видит в этой тайне некоторый стимул к ее исследованию.
При этом я совершенно не убежден в том, что задача этого исследования - есть раскрытие тайны, как-то бывает в работах следственных органов. В архитектуре и искусстве попытки раскрыть тайну никогда не завершались ее исчезновением, скорее, напротив - тайны становилось все больше. В этом отношении некоторые теоретические исследования, увлеченные раскрытием тайн, их сами все больше производят. Правда, говорить о "производстве" тайн тоже не правильно и не корректно. Никто никаких тайн не "производит" - их скорее усматривают и раскрывают, их замечают и относительно них делятся впечатлениями. Все эти слова как раз своей приблизительностью очень хорошо дают почувствовать, что там, где речь идет о тайнах, - язык наш перестает служить привычным орудием мысли.
В логической терминологии слова тайна нет, и там вместо нее используется слово Проблема. Но по сути то дела проблема - это тень все той же тайны. Просто проблема есть такая интерпретация тайны, которая получает профессиональный исследовательский смысл, в то время как сама тайна доступна и непрофессиональному опыту.
Правда, нужно и уточнить, что профессионалы видят тайны лучше и находят их больше, чем непосвященные. Мы все можем удивляться таинственности мироздания, глядя, скажем, на ночное небо. Но только физик и астроном, космолог видит в нем действительно гораздо больше тайн как раз потому, что знает о нем гораздо больше нашего и имеет опыт постижения этих тайн множеством относительно удачных или неудачных теоретических конструкций.
Так что, с моей точки зрения, теоретиком архитектуры может считать себя не столько тот, кто много знает о том, что тайной не является, сколько тот, кто видит сами эти тайны и может их даже так или иначе сформулировать, определить.
Теоретик архитектуры видит два рода тайн - тайны самой архитектуры, как они открываются даже непосвященным, и тайны архитектурного творчества, которые существуют в равной мере и для талантов и для бездарности, и, в известной мере, не доступны пониманию и тех и других, хотя таланты скорее и ближе к тайнам, чем бездарные. Свидетельством чего является то же заявление К. Мельникова о непостижимости архитектуры.
Так что первый ответ на вопрос о том, почему я занимаюсь Теорией архитектуры, может звучать именно так - я заворожен тайной Архитектуры и не могу отказаться от соблазна исследования этой тайны.
Но рядом с этой тайной, которую постичь едва ли возможно, находится и тайна теорий архитектуры, которые сопровождают архитектуру уже больше двух тысяч лет. Это тайна другого рода, она гораздо ближе к тому, что считают тайной историки или детективы.
И заключается эта тайна отчасти, в том, что люди, движимые стремлением к обнаружению или раскрытию первой тайны, все время выдвигают некоторые теории, которые столько же открывают глаза на нее, сколько и закрывают их. Редко встречается такая теоретическая система, которая бы не заслоняла собой этой тайны и не предлагала бы вместо настоящей тайны некий доморощенный вариант того или иного "устройства".
Но главное не это, а то, что эти суррогаты теоретического раскрытия тайны архитектуры все же каким-то образом в самую эту тайну втягиваются и живут уже не вне нее, а внутри нее, они образуют своего рода иллюзии, доверие к которым как-то совмещается с ощущением самой архитектуры, и то, как это происходит, для меня, например, ничуть не менее таинственно, чем действие самой архитектуры. Получается какой-то тип отражения одной тайны в другой и нечто вроде миража самой этой тайны, отчего та, первая тайна постоянно убегает и становится еще более недостижимой.
Самое занятное в этой своеобразной игре духа с мыслью то, что все полученные интерпретации архитектуры, в той или иной мере истинны и имеют какое-то отношение к делу. Более того, можно с достаточным основанием говорить, что они играли конструктивную роль в самом архитектурном творчестве и были своего рода его опорой, притом, что само это творчество как бы лишь касалось этих опор, а на самом деле реализовывало какие то совершенно иные программы. Но как и почему оно все же постоянно порождало эти конструкции в людях далеко не бездарных, а быть может, из числа наиболее чувствительных и одаренных - это уже вторая тайна, тайна самого мышления об архитектуре, точнее - попыток мышления схватить - если не самую тайну как ее разрешение, то хотя бы смысл этой таинственности, как ее неразрешимости.
И наконец, последнее, по порядку но не по значимости.
Мне представляется, что в наши дни, как раз сейчас в начале третьего тысячелетия все эти игры мысли со своим таинственным предметом дошли до такой точки, когда тайна перестает быть просто пищей для любознательных, предметом игры ума. Она начинает светиться какими-то совсем иными красками и как бы говорит людям, что секреты этой сферы касаются самой их жизни и благополучия. Что с тайнами такого рода в какой-то момент обошлись недостаточно "почтительно" и что следствия такой непочтительности могут стать весьма тяжелыми, или, как любят теперь выражаться, "судьбоносными". И что сегодня вглядываться в историю обращения с тайнами архитектуры приходится уже не только потому, что они сами манят ум, как русалки, но и потому, что надвигается какой-то шторм и тайны эти действительно оборачиваются проблемами, которые суть не столько даже проблемы самой Архитектуры, сколько проблемы людей, рискующих потерять и ее и ее тайны, а тайны эти на самом деле обозначают некую другую тайну, тайну самой жизни.
Вот эта угроза и делает эту ранее столь беспечную игру в тайны зодчества чем то неизмеримо более ответственным и трудным, хотя во многом сохраняя те ее черты, которые уже были обнаружены в прежние эпохи, и, умножая их новыми, которые, быть может, суждено открыть нашей эпохе и будущему времени.
© All Right Reserved. Copyright © ООО Информагентство СА "Архитектор" ©
Свидетельство о регистрации ИА №ФС1-02297 от 30.01.2007
Управление Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия по Центральному Федеральному округу.